я хочу тебя...всего...жаль, что ты лишь идеальный образ в моём воображении...
29.10.2011 в 23:32
Пишет Tamerlane:Почти идеальна...даааа...
здесьПролог
(Часть 1)
Я демон.
Он мой маленький господин.
Она его жена.
Он и я?
У нас контракт.
Сделка.
Душа за желание.
Все просто.
Она и я?
Ну.
Мы не очень-то ладим.
Видите ли, она знает.
Не все. Но многое.
Она знает, чем мы с ним занимаемся по ночам.
Мы Грешим.
Ну а я?
Мне, в общем-то, наплевать.
***
«From earliest youth haunted always
haunted by him oh the night naked
in the bed the incubus on top of me pressing
and thrusting he took us away...»
***
Я Есть Смерть
(Часть 2)
Я изогну, искривлю, закручу весь твой мир вокруг моей тени.
Я найду все твои слабости, все изъяны и выдавлю их беспощадно. Я проскользну незаметно сквозь трещины в этой мраморно-белой броне, расширяя их, раздвигая их.
Я уничтожу твое спокойствие, твой успех, твои мечты, твои иллюзии. Я расскажу тебе самую страшную правду и улыбнусь своей самой сладкой улыбкой и покорю.
Это То что я Есть.
***
Я чувствую на себе его взгляд и с большим трудом сдерживаю улыбку.
Никто не заметил, как я проскользнул внутрь на последнее сидение в последнем ряду хотя бы по той простой причине, что я так решил.
Бессмысленно. Все это абсолютно бессмысленно. Пустые слова, проносящиеся эхом по залу, поднимающиеся к потолку, наверх. А дальше? Сомневаюсь, что Бог Леди Элизабет соизволит обратить свой взор на эту свадьбу без любви, и уж точно Он не услышит их клятв. Скорее всего, Он просто их целенаправленно проигнорирует.
Я знаю Его. Я ведь тоже не всегда был Тем что я Есть.
Чувствую на себе ее взгляд, но, что еще занимательней, чувствую взгляд его. И, сказать по правде, это единственное, что меня сейчас волнует. Леди Элизабет – в девичестве Миддлфорд, отмечаю я про себя, краем уха вслушиваясь в эхом проносящееся по залу аминь – может смотреть на меня своими зелеными глазами столько, сколько ей заблагорассудится. Мне все равно.
Потому что на меня смотрит он. И даже со своего места – в самом дальнем ряду, поближе к идущему от двери чистому, свежему, тленному воздуху и подальше от священника с его крестами и святой водой – я чувствую в его взгляде желание. И даже не пытаюсь сдержать выползающую на губы усмешку.
Женат менее двух минут и уже сбился с пути. Впрочем, тут нечему удивляться.
Это, в конце концов, целиком и полностью моя вина.
Мой маленький Господин отрывает от меня взгляд, но я вижу, с какой неохотой он это делает, с какой неохотой он поворачивается к своей невесте. И я читаю по лицу Леди Элизабет, что она это тоже видит.
Ах, подозрение. Приятный гость. И любопытная примесь к игре.
Я кривлюсь, глядя, как он поднимает ее вуаль и прижимает свои губы к ее губам в холодном, отстраненном поцелуе. Этот поцелуй настолько отличается от тех, к которым я привык, что еще немного – и я бы расхохотался вслух. Издевательски. Но я этого, естественно, не делаю. Толпа кричит, ликует, рукоплещет, пока он, взяв Леди Элизабет за руку, ведет ее по проходу между рядами наружу, к уже готовому экипажу.
Это значит, что мне пора уже возвращаться к работе дворецкого, и встать за поводья.
Но, прежде чем выскользнуть из зала, я кидаю на него последний взгляд. Его красивое личико застыло в маске благородного достоинства, а задумчивые синие глаза опущены к полу.
Я знаю точно, что будет дальше.
Он постарается покончить с супружеским долгом как можно быстрее, как только наступит ночь. Он будет с ней ласков, он будет с ней нежен, он заставит ее сомневаться в самой себе. Он с успехом скроет от нее свое отвращение и равнодушие и, возможно, все ее подозрения улетучатся.
А когда она заснет, он придет ко мне. И мы с ним займемся тем, что к нежности не имеет никакого отношения. Это будет горячо, и грубо, и жадно, и неприлично, и я буду смаковать великолепный привкус Греха на его юных губах.
Я встаю, опуская голову, чтобы скрыть улыбку.
***
Мой Господин явно решил не утруждать себя с проблематичными пуговицами на халате. Тяжелая ткань свободно свисает с его тонких плеч, нисколько не скрывая стройного голого тела. Когда я открываю дверь, он высоко держит свечу в одной руке, другой небрежно прижимая полу распахнутого халата к груди. Он нисколько не удивлен тем, что я его жду.
- Значит, ты уже закончил, - говорю я, глядя, как он проскальзывает мимо меня внутрь и аккуратно ставит свечу на мой прикроватный столик. Пламя шипит и плюется искрами.
Ему, пламени, всегда беспокойно в моем присутствии.
- Да, - отвечает Сиэль. Я слышу, как он устраивается на моей кровати, шуршит простынями, отбрасывая в сторону халат одним рваным движением, словно тяжелая ткань раздражает его нежную кожу. Его белое тело практически мерцает под неровным светом свечи.
Я поворачиваюсь к нему и с неприятным удивлением понимаю, что чувствую ревность; его волосы уже растрепаны, его лицо уже покрыто румянцем, потому что он уже был с ней.
Так дело не пойдет.
Он видит все это на моем лице и улыбается. Подзывает меня ближе жестом пальцев цвета слоновой кости. Приглашая меня подойти. Подойти и взять его.
- О, Себастьян, - протягивает он, невозмутимый, спокойный, чуть ли не со снисхождением в голосе (и о, как этот тон меня ранит в самое сердце, пробуждает адреналин в моей крови, заставляет меня желать), - не волнуйся ты так. Ты ведь знаешь, что я твой. Навечно.
- А я – твой, - говорю я следом. Он от меня этого ждет.
Сиэль улыбается; откидывает голову назад. Оголяет передо мной свою шею, свое адамово яблоко, опускает плечи. Открывает себя. Предлагает себя.
А я возьму все, что он может мне предложить. Я буду брать долго и грубо, вдавливая его в матрас, вырывая крики из его горла – ловя их своими губами и жадно глотая. Я сделаю его своим, а он сделает своим меня. И мне будет глубоко наплевать на обруч на его пальце.
Я посмеюсь над самой идеей брачных колец.
И да-а-а, как мы будем Грешить.
Я запираю дверь на замок.
Когда мои колени прогибают матрас рядом с его бедрами, он усмехается, вплетает свои пальцы в мои волосы и тянет их назад. Внимательно всматривается в мое лицо. Шепчет, пока я, сняв перчатки, провожу пальцами по его шее и вниз:
- Ты же знаешь, все, что с ней было – просто игра. Это то, чего я действительно хочу.
На данный момент, мне все равно. Я не хочу его слушать. Я чувствую ее запах на его коже, и меня от этого тошнит.
Я пожираю его слова. Безжалостно атакую его губы своими, и он понимает, и подчиняется.
Я ему покажу, кому он должен быть в первую очередь предан.
Мы быстро теряем контроль и приличия, как это часто с нами бывает: стукаемся зубами и подбородками, сцепляемся за власть над поцелуями, в то время как наши руки судорожно ласкают его плечи, и мою шею, и его маленькие, теплые пальчики скользят мне под рубашку, и его бедра двигаются в унисон с моими, изгибая спину, дразня и возбуждая….
Я откидываюсь назад, на колени, и притягиваю его к себе, разворачиваю рывком спиной, и он подчиняется – потому что знает точно, чего я хочу. Сиэль позволяет мне взять над ним полный контроль, в то время как сам он нетерпеливо ласкает свое тонкое бледное тело, дотрагиваясь до себя так, как это сделал бы я. Потому что он знает, как меня восхищает этот его бесподобный невинно-порочный вид, когда он ласкает себя между ног, когда его маленькие руки неожиданно заменяются моими, когда он стонет глубокими гортанными стонами, и уголки его души горят еще чуть-чуть темнее, и да, и да-а-а!
Я заставлю его развратить самого себя – а потом улыбнусь и сделаю еще хуже.
Его шрамы белые и длинные, и блестят в темноте от пота; он накрывает мою руку своей и стонет, шипит ‘давай, Себастьян’ мне прямо в ухо, и что еще остается делать верному слуге своего господина, кроме как подчиниться?
Он падает вниз, на кровать, подставляя локти, и в перерыве между секундами, мгновениями, осколками времени, я оказываюсь внутри него, он и я соединяемся в мы – он откидывает голову назад, шумно вдыхая воздух – и мы Есть.
Мне неожиданно приходит в голову – пока его пальцы впиваются в простыню с такой силой, что та с тихим треском начинает разъезжаться на нитки, и его голова безвольно мотается из стороны в сторону – что он меня любит.
Я ничего не могу поделать с раздвигающей мне губы улыбкой. Наклоняюсь и жестко целую Метку Дьявола на его плече, упиваясь вкусом его разгоряченной кожи на своем языке.
Он меня любит.
И факт этот забавляет меня несказанно.
Потому что так и должно было случиться. Неминуемо, неизбежно. В конце концов, я дал ему все, о чем он мог только мечтать. Я ни в чем – даже в себе – ему не отказал.
Он насаживается на меня, алчущий, жаждущий, и я чувствую запах его желания в воздухе, я пробую на вкус его похоть, и спинка кровати ритмично стучит об стену – он выдыхает мое имя, со свистом шипит его сквозь стиснутые зубы, с выгнутой спиной, дрожащими ногами, ритм, тело, жар, тьма, пот…
…он едва успевает заглотить свой крик, а потом обессилено падает вниз – на его фоне мои бледно-голубые простыни кажутся в полумраке еще белее. Неровное дыхание вырывается из его охрипшего горла.
И мы сворачиваемся друг в друге, два белых силуэта. Он откидывает голову назад, неуклюже меня целуя куда-то в подбородок, усталый и мокрый, и изможденный.
Я улыбаюсь и уступаю его немому требованию, напоследок слегка прикусывая его припухшую губу.
О, да.
Я заставил его любить меня, и любовь эта – какая восхитительная ирония! – доведет его до гроба.
Это То что я Есть.
И я заставлю его добровольно вложить свое сердце в мои ладони.
И я буду беречь это сердце, а, быть может, сожму на нем свои пальцы безжалостно и раздавлю.
Пламя свечи в последний раз шипит и затухает.
***
Моя Леди беременна.
Он приходит ко мне той же ночью, полный глубинного отчаяния, но не желающий это показывать.
- Мы занимались любовью два, может быть, три раза, - говорит он, нервным жестом поправляя рукава, туда-сюда измеряя шагами расстояние в моей комнате от одной стены до другой. – Я не хочу ребенка. Черт возьми, мне только шестнадцать!
Он задумчиво проводит пальцем по своим губам, покорно откидываясь на меня, когда я подхожу к нему сзади, ложа свои руки ему на плечи.
- Я бы не стал об этом беспокоиться, Мой Лорд, - говорю ему, играя пальцем с короткими волосками на задней стороне его шеи; он вздрагивает. – Я бы не хотел лишний раз об этом напоминать – но вы, скорее всего, не проживете достаточно долго, чтобы всерьез привязаться к ребенку…
- Да. Я знаю. – Он закрывает глаза, накрывая мою руку своей и сжимая пальцы откровенно собственническим жестом, а потом поднимает взгляд. – Я не о ребенке больше всего волнуюсь, а об Элизабет. Она нас подозревает. Я в этом уверен.
- Ну и что с того? – отвечаю я, с неудовольствием отмечая желчные нотки в собственном голосе. Мне не нравится, когда он заводит разговор об этой девчонке. Максимум, что она из себя представляет – это, в лучшем случае, досадную неприятность, вроде мухи. Или таракана. – Она не сможет ничего предпринять. Да и не станет даже пытаться. Леди Элизабет слишком сильно тебя любит. – Я презрительно хмыкаю. – Глупая девочка.
- Возможно, ты и прав, - отвечает он не слишком искренне, и я знаю, что он не до конца со мной согласен.
Я хмурюсь, но Мой Господин этого не замечает. Он целует мои пальцы, один за другим и, закончив ставший привычным для меня за последние несколько недель ритуал, уходит, что-то кинув напоследок о завале в документах.
***
Это То что я Есть.
Я сделаю это быстро и сладко. Я не дам ему времени на раздумья. Он мой – разумом, телом, душой – и я не позволю ему об этом забыть.
Я стану живым воплощением Соблазна. И, пока он будет тонуть в наслаждении, я останусь холоден и расчетлив, планируя, как; как я его возьму (как я его убью) скоро, совсем, совсем скоро, и тогда он станет моим навечно.
Ты поймешь. Ты поймешь. Ты должен.
Это То что я Есть.
***
В Лондонском особняке Сиэля, далеко за полночь, я слышу ее шаги в коридоре.
Я не сплю. Я лежу рядом со своим маленьким Господином, лениво поглаживая его взмокшие от пота волосы. Аккуратно заправляю пальцем за ухо его длинную челку, окидывая жадным взглядом отчетливо различаемые под тонкой простыней контуры его обнаженного тела. Я знаю точно, он будет приятно удивлен, проснувшись от манипуляций моих ловких пальцев между его ног – но легкий скрип половиц за дверью меня останавливает.
Соскальзываю с кровати.
Мне даже не приходит в голову одернуть рубашку или поправить волосы. Она знает. Она не будет удивлена, встретив меня в таком виде, а я не собираюсь отказывать себе в невинном удовольствии лицезреть смесь ужаса и отвращения на ее личике – ее симпатичном фарфоровом личике. Которое так и хочется раскроить цветами отчаяния.
В коридор; да. Она стоит неподвижно, как призрак, в конце длинного холла с голубыми обоями. Белая ночная рубашка льнет к ее хрупкому тельцу, нисколько не скрывая очевидную беременность. Светлые волосы неровными кольцами спадают на ее лицо.
Ее яркие зеленые глаза враждебно прищурены.
Опускаю голову в издевательском подобии поклона.
- Добрый вечер, Моя Леди. Или – прошу меня извинить – уже утро?
Она поджимает губы.
- Какая наглость, - говорит Леди, наверняка пытаясь звучать строго, может быть, даже жестко. Но все, что у нее выходит – это слабый, звонкий шепот.
А что еще она от меня хочет? В конце концов – Это То что я Есть.
Делаю шаг вперед. И, о, как, все-таки, занимательно с ней иногда играть – какая наивность, какое яростное желание оградить, защитить того, кого она по глупости считает своим.
Я ей даже могу, в некотором роде, посочувствовать.
- Если вы позволите, - говорю я, приближаясь к ней – и она в панике отступает, бессознательным жестом прикрывая живот, словно пытаясь защитить от меня своего нерожденного ребенка. Ну что за глупость, как будто ей это удастся. – В такой поздний час Моей Леди уже давно пора быть в кровати. Иначе она рискует подхватить простуду. Или еще что-нибудь не менее неприятное.
Ее взгляд прожигает во мне дыры. Я упиваюсь ее ядом.
- Неужели вы не знаете, что все самые страшные монстры скрываются под покровом тьмы…? – продолжаю я, склоняя голову.
- Даже не думай, будто я вас ни разу не слышала, - шипит она. – Тебя и Сиэля. Я знаю, чем вы занимаетесь. Знаю, чем вы оба…
- И чем же мы, - приподнимаю бровь, - занимаемся?
- Грехом, - отвечает она – эти слова нехотя слетают с ее бледных губ. – Вы грешите. И если вы думаете, что никто об этом никогда не догадается…
- Да что вы, - выдыхаю я мягко.
- Ты же знаешь, одно мое слово, и все между вами закончится, - продолжает она угрожающим, как наверняка думает Леди, тоном. В моем горле зарождается смешок. – Это преступление. Вас накажут…
- Как вам будет угодно, Моя Леди. Поступайте, как сочтете нужным, - говорю я, и спустя мгновение атакую, не в силах более сдерживать свое желание раздразнить ее до слез, разъярить ее до крови и по швам ее раскроить. Прижимаю ее к стене, но аккуратно, чтобы не повредить нерожденное дитя моего молодого Господина – мне глубоко наплевать, что случится с девчонкой, но дитя я не трону. Она потрясенно вздыхает, закусывая губу, но не пытается вырваться из моей хватки, ибо знает, что я сильнее, знает, что, появись во мне такое желание, я переломлю ее птичью шейку с восхитительной легкостью. – Давай, беги в суд. Обличи своего мужа и его дворецкого в грехе. Восторжествуй – ибо ты победишь. – Я наклоняюсь ближе, и она дергается в сторону; моя усмешка расползается шире. – Но я знаю, что ты так не сделаешь. Ты просто не сможешь – не так ли?
- Смогу, - шепчет она голосом, пропитанным потусторонним ужасом. Я вжимаюсь в нее сильнее, жадно впитывая сладкий, сладкий аромат ее страха. – Я сделаю…
- Нет. Не сделаешь. Потому что ты его любишь. – Это слово оставляет неприятное послевкусие грязи и пепла на моем языке. Я презираю это чувство всеми фибрами своей несуществующей души, и даю ей это понять. – Ты хочешь ему счастья, и со мной он счастлив. О, да, его падение тебя уничтожит. Ради него ты расцветешь и угаснешь, но он все равно никогда, никогда тебя не полюбит в ответ.
Ее нижняя губа начинает дрожать.
- Правда, - шепчу я, улыбаясь так широко, что мои щеки начинают болеть, - колет, не так ли?
А потом я ее отпускаю. И она обхватывает себя руками, пытаясь свернуться в комок, и возвращается молча в свою комнату, опустив плечи и голову, глотая соленые слезы.
Я мог бы засмеяться. Я мог бы расхохотаться вслух, издевательски, потому что мне хватило какой-то минуты и пары нашептанных слов, чтобы ее сломать.
Но я молчу.
Я возвращаюсь к своему сладко спящему и ни о чем не подозревающему молодому Господину в кровать.
А потом, удостоверившись предварительно, что она тихо лежит у себя в комнате, удостоверившись, что она нас услышит, я бужу его шепотом и пальцами, и делаю предложение, от которого он не может отказаться, и упиваюсь бесподобным зловонием ее горя, пока он меня обнимает.
Целует.
Стонет.
***
Это девочка, мягкая и белая, и в ней нет почти ничего от Моей Леди, и в ней практически все от Моего Лорда.
Ей два дня, она тихая и послушная, она мирно спит в руках моей Леди Элизабет. Молодой Господин стоит позади, аккуратно ее приобнимая одной рукой, и что-то ей говорит.
- Розамунд, - я слышу, как он выдыхает. Имя для этого маленького шевелящегося комочка плоти. Имя, в котором есть аромат цветов, и дождь, и белизна.
Оно идеально. Даже я вынужден это признать.
Стою на пороге; я не стану вторгаться. Но и глаз не отведу.
Они тихо что-то между собой обсуждают, и Леди Элизабет изо всех сил избегает взгляда моего Господина, концентрируясь на маленькой Розамунд, которая восторженно машет своими крохотными лапками, едва завидев лицо отца. Они оба так молоды, и, тем не менее, на их плечах чувствуется тяжесть прожитых лет.
Тонкие линии морщин в уголках ее губ. Темные линии синяков под его глазами, что говорят о бессонных ночах и старых кошмарах.
Она вздрагивает, напрягается, а потом поднимает голову и встречается со мной взглядом. В ее глазах лед, и молчаливое осуждение, и Ты тварь, читаю я. Ты монстр.
Я отвожу взгляд, словно бы отвечая ей Я польщен, что вы так обо мне думаете, Моя Леди.
Это То что я Есть
.
Мой молодой Господин поднимает голову. Он приоткрывает свои губы, увидев меня в дверях, высокого, бледного, молчаливого наблюдателя, и его щеки покрываются румянцем.
Сегодня ночью я покрою румянцем все его тело. Он будет гореть.
Я улыбаюсь, и разворачиваюсь, и растворяюсь в тенях коридора. До вечера нужно еще многое успеть.
***
Я начинаю наблюдать за Леди Элизабет.
Меня многое в ней забавляет. Особенно эта маленькая печальная улыбка, что появляется на ее лице, когда она сидит на веранде и смотрит, как Мой Господин играет со своей маленькой дочкой в саду, целуя ее в щечки и всячески провоцируя приступы звонкого детского смеха. Меня забавляет ее потемневший со временем взгляд глаз цвета гнилого болота. Ее тонкие хрупкие пальчики, что тянутся вперед, будто желая словить, украсть для себя хоть каплю того тепла, что Мой Господин так щедро дарует своему ребенку.
Словить, украсть, прижать к груди, сделать его своим.
Ей это никогда не удастся.
***
Он сам, в конце концов, нажимает на курок, в то время как человеческая падаль извивается у его ног, царапает ногтями пол, умоляя ‘нет, пожалуйста, я не знал’, и как это справедливо, что падаль должна молить о снисхождении, как это правильно, что падаль должна унижаться перед Моим Господином, высоким, жестоким и гордым, и да, давай же, моли его…
А! Слишком поздно. Я усмехаюсь, жадно вдыхая острый запах смерти.
Сиэль замирает на несколько долгих минут, стискивая револьвер мокрыми, слегка подрагивающими пальцами. А потом медленно, медленно его опускает, тяжело дыша. Под его лакированными ботинками дерево пропитано черной краской, резкие, ломаные линии и старые, давно забытые символы колдовства, зов для меня и Моего Великого Князя.
Знакомая территория. Древнее темное время. Я думаю о чуме.
Падаль все так же лежит на полу неаппетитной кучей мяса, крови и кишок. Очень, очень мертвой кучей. Попытки его найти и доказать причастность к делам той секты ублюдочных крыс, что вырезала семью Моего Господина и привела его ко мне заняли непозволительно много времени. Но да-а-а – оно того стоило.
Мой Господин бросает на мертвое тело полный отвращения взгляд.
- Гниль, - выплевывает он. – Делай с ним все, что хочешь, Себастьян.
- Вы слишком добры, Мой Лорд, - отвечаю. – К сожалению, я вынужден отказаться от подарка – подобная гниль не отвечает моим вкусовым предпочтениям.
Револьвер выскальзывает из его пальцев и с громким, звонким стуком падает на пол.
Долгое, долгое молчание. Его лицо медленно, но верно бледнеет.
- Он был последним, - он шепчет.
- Верно, - отвечаю я мягко.
- Себастьян…
Сиэль разворачивается на каблуках, упираясь мне в грудь. Поднимает глаза.
- …Что же тогда твоим вкусовым предпочтениям отвечает?
Я улыбаюсь.
И я буду его целовать, смакуя бесподобный привкус Страха на его юных губах.
- Вы, Мой Господин.
Время настало.
***
Эти последние месяцы тихие и беспокойные.
Он не ест, не спит, не занимается делами, только меряет шагами расстояние от стола до окна кругами по своему кабинету, от лестницы до двери по холлу, от стены до стены по коридорам. Тропинки в саду истерлись в грязь под его каблуками.
Я жду его, терпеливо, в своей комнате каждую ночь. Он не приходит.
Я жду, терпеливо, что он, свернувшись клубком на кровати, намотав на себя одеяло, как кокон, попросит меня остаться. Он не просит.
Вздрагивает от моих прикосновений во время вечернего омовения. Отталкивает мои руки рассеянно, сдержанно, когда я касаюсь его лица. Разрывает мои поцелуи слишком быстро, отрицая возможность какого-либо продолжения.
Он пытается подготовиться к неизбежному. Ему страшно.
Я упиваюсь Страхом. И, тем не менее…
…ему это так не к лицу.
Я начинаю волноваться.
***
Наступил Ноябрь, и их дочь уже ходит. Она цепляется за его рукав и перебирает следом за ним своими неуклюжими детскими ножками. Ее, по крайней мере, никак не задевает тот факт, что Сиэль вообще перестал обращать на них с матерью какое-либо внимание.
Он его теперь ни на кого не обращает. Даже на меня. Особенно на меня.
Он словно ослеп; смотрит куда-то в стену отсутствующим взглядом, почти не разговаривает, прощупывая свой путь по дому руками, стараясь хотя бы раз пальцами мазнуть по всему, до чего только можно дотянуться. Словно знает, что времени прочувствовать ладонями тепло камина и мягкую шероховатость кресел в гостиной, прочувствовать, запомнить, оценить, осталось совсем немного. Он рассеянно выводит круги пальцами на подоконнике, пока на дереве не остается гладкая полоса. Прижимает к лицу хрустящее от свежести постельное белье – думая, что я этого не вижу – и жадно вдыхает запах мыла.
Он понимает – с ужасающей ясностью – что скоро умрет.
Это только дело времени.
И смотрит Мой Господин на меня теперь по-другому – со смесью страха и чего-то еще. Я могу этому подобрать только одно название: бескрайняя, мучительная, ужасающая любовь.
Ко мне.
Он знает, что тем, кто убьет его, стану я. И любит меня за это.
Какая-то часть меня ноет тупой, безостановочной болью.
***
И я эту часть задавлю. Найду идеальное время, найду идеальный день, час, минуту, и пока она не наступит, я буду давить все свои мысли о нем.
А когда время придет, я закрою глаза – и убью его. Отниму его жизнь. Дыхание. Поглощу его.
И мне будет все равно.
Никак иначе.
Ты должен понять…
Это То что я Есть.
***
Я называю ему дату – четырнадцатое. Ему она подходит. День, когда началась его жизнь, станет днем, когда она же и закончится.
Он шепчет мне в ответ, что я жесток.
***
И я сделаю это…
***
Когда Мой Господин, наконец, ко мне приходит, за окнами вечер и снег.
Осталось совсем мало времени – и у него, и у меня.
Он бесшумно проскальзывает в кухню, беспокойно одергивая рукава своей рубашки тонкими белыми пальцами. За последний год Сиэль ощутимо подрос – высокий и гибкий и хрупкий. Красивый. И всего одна короткая (сладкая) неделя до его семнадцатого дня рождения.
- Себастьян, - выдыхает он мягко.
Я поворачиваюсь, аккуратно откладывая в сторону нож и вытирая руки полотенцем.
- Молодой Господин, - отвечаю. Мы одни.
Он молчит. Прикусывает нижнюю губу, отводя глаза. Пытается подобрать нужные слова.
- Ты… Ты смог бы…
Терпеливо жду продолжения. Честно говоря, меня вся эта ситуация немного беспокоит. Мне не нравится его неуверенный тон, неуверенные слова. Ему это не подходит.
- Я…
Он прокашливается.
- Я хотел бы тебя кое о чем спросить.
- Все, что угодно, - отвечаю, делая шаг вперед. Сиэль, на мой взгляд, слишком уж бледен и этот кашель тоже – явно не простая попытка скрыть неловкость. Он выглядит так, словно готов свалиться в обморок в любой момент.
Он поднимает на меня взгляд.
- Почему? – спрашивает Мой Господин, и кашляет снова, дольше, громче. Касаюсь его руки и в кои-то веки он не отстраняется от меня, принимая поддержку. Но все равно продолжает упрямо проталкивать сквозь сипящее горло: - Почему так? Почему сейчас? Себастьян… Ведь мы могли бы…
И он сгибается в кашле, хрипящем и резком, оседая на пол. Я едва успеваю его поймать, прижимая к себе – брызги крови расплываются на моей рубашке, и Сиэль зажимает себе ладонью рот, а потом закатывает глаза и соскальзывает в обморок.
Приподнимаю его голову и кладу руку ему на грудь, чувствуя под своей ладонью судорожные спазмы в его легких.
- О, Мой маленький Мастер, - шепчу я, поднимая его на руки – легкий, как перышко, и такой же хрупкий. – Вам нельзя так волноваться. Посмотрите только, до чего вы себя довели.
***
Она сидит у его постели, часами, днями, упорно, а я не вижу смысла в том, чтобы соревноваться с ней в праве ежедневно обтирать ему полотенцем пот с лица. В конце концов, это всего лишь очередной приступ астмы, тяжелей, чем обычно из-за нервного срыва от встречи лицом к лицу с собственной смертностью.
Выздоровеет Сиэль или нет – особого значения уже не имеет. Так или иначе, через две недели он будет мертв, и я…
Я получу то, чего так долго, так терпеливо ждал.
…неожиданно понимаю – во мне нет радости.
***
Он все-таки выздоравливает. И поместье возвращается к беспокойной тишине под напором темной, колючей зимы.
Леди Элизабет довольна. Она знает благодаря своему женскому чутью, что что-то между мной и молодым Господином поменялось, и принимает это за благо.
За дар божий.
Она так беспечно наивна, даже не подозревая, к чему все идет. Она сидит на веранде, аккуратными стежками скрепляя разошедшийся шов на любимой кукле Розамунд, пока та мирно спит в люльке рядом с камином.
Сиэль расположился в своем любимом кресле в самом углу, отвлеченно листая страницы какого-то романа, равнодушно скользя по ним взглядом. Он не видит текста. Он вообще больше ничего не видит, кроме собственной смерти – высокой и темной, глаз с него не сводящей.
Фарфоровая чашка дрожит в его тонких пальцах.
***
Это То что я Есть.
Я изогну, искривлю, закручу весь его мир вокруг своей тени. И я буду тянуть и тянуть его струны, пока они не лопнут со звоном стекла и воспоминаний, воспоминаний о том, какими мы были, какие Грехи мы вершили, всю тьму и огонь, и отчаяние, крики, желание…
И я соберу все осколки в ладони и прикоснусь к ним губами.
И я буду хотеть до боли, чтобы эти осколки вновь стали целым, я знаю, я знаю, и буду хотеть, хотеть, хотеть, чтобы в этом разбитом зеркале снова был он, снова мой, снова красивый и юный, и яркий блеск голубых глаз и кривая ухмылка на тонких губах и…
Это – То – что – я…
***
Они друг на друга кричат. Ругаются.
Закрываю глаза, не пытаясь прислушаться.
Я не знаю, что именно он решил ей рассказать.
Жду его в спальне, не зажигая света. Луна сегодня ночью холодная и слепая.
Время почти настало.
***
Тихо приоткрывается дверь.
Он заходит внутрь бесшумно, как призрак, как тень самого себя.
Поднимает на меня глаза.
- Я ей рассказал, - говорит.
Вздыхаю.
- Я так и думал.
Поднимаюсь из его кресла, стягивая перчатки с пальцев.
- Я наполнил ванну, - говорю я тихо.
Сиэль молча смотрит на меня одно долгое, неприятное мгновение – взгляд его полон желчным скепсисом и усталостью.
Его руки все еще слегка подрагивают – шторм прошел и внутри он уже спокоен, почти безмятежен, но тело все еще отказывается принять неизбежное.
Постепенно сжатые мускулы расслабляются, и он закрывает глаза, опускает плечи.
- Идеальный слуга, - шепчет Мой Господин.
***
И я…
***
Мы молчим.
Мои движения медленны и осторожны; он с ленивым наслаждением впитывает касания моих рук. Его белая кожа влажно блестит, темные волосы вьются у основания шеи и разноцветные глаза расслабленно прикрыты.
Бессмысленно. Все это бессмысленно.
Но я не хочу останавливаться.
- Ты знаешь, - прерываю я наше молчание, - Фауст в конце молил сохранить ему жизнь.
Раздается легкий всплеск, и я чувствую нежное прикосновение его пальцев к обратной стороне своей левой ладони, там, где выжжена пентаграмма нашего контракта.
- Я не буду, - отвечает он. – Зачем мне молить о чем-то, чего у меня все равно никогда бы не было?
И в его сломанном голосе столько усталой, обреченной печали, что мне против воли становится тошно.
***
…сделаю это…
***
Я подвожу его к кровати.
Он ложится – соскальзывает на прохладные простыни, бесцветный и голый – и откидывается на подушки.
Поджигаю свечи. Три, как и всегда. Света от них хватает, чтобы прогнать кошмары о всепоглощающем пламени, и достаточно, чтобы их не призвать.
Он скользит взглядом по моему лицу, пока я его укрываю, ровными, успокаивающими движениями расправляя одеяло.
Словно всего лишь готовлю его ко сну.
Сажусь рядом. Долгое, долгое время мы просто молчим.
Я перебираю пальцами его волосы. Он, спокойный, безмятежный, раз за разом прокручивает свое фамильное кольцо главы рода Фантомхайв вокруг пальца.
Все Поместье тоже молчит вместе с нами. Ночь пришла.
- Ты готов? – спрашиваю.
- Нет, - отвечает он. Опускает глаза, и тень от ресниц ложится на его высокие гладкие скулы.
Я киваю.
Сажусь на него сверху, мои колени – у его бедер. Беру в свои ладони его красивое личико.
Чувствую, как мое настоящее ‘я’ просыпается где-то в глубинах этой фальшивой человеческой оболочки – удлиняются и заостряются зубы, сужается зрачок и наливается красным радужка, растут когти, рвется кожа.
Да.
Это То что я Есть.
Приподнимаю его подбородок, нежно, нежно; провожу пальцем по его губам, и он понимает, и открывает рот, запрокидывая голову.
Открывает себя. Предлагает себя…
Наклоняюсь вперед.
Но, прежде чем мои губы могли бы коснуться его, прежде чем мой раздвоенный язык мог бы нырнуть внутрь за своей добычей, прежде чем его серая, изломанная душа могла бы утолить мой голод – его пальцы на моем лице меня останавливают.
Я к нему так близко, что вижу красный отблеск в отражении его глаз. Всемогущий. Жестокий. Вечно голодный.
- Ответь мне только на один вопрос, Себастьян, - шепчет он.
В его глазу пульсирует аметистовым светом пентаграмма контракта, чувствуя близость ко мне, чувствуя, что это – это – конец.
- Все, что угодно, - отвечаю.
Его нижняя губа слегка подрагивает.
- Это действительно то, чего ты хочешь? – спрашивает он.
И я сделаю это…
Смотрю на него.
***
И я…
Сделаю.
…сделаю?
***
- Нет, - шепчу в ответ.
Его глаза расширяются. Совсем чуть-чуть. А потом…
Он улыбается.
Слабой, усталой улыбкой.
С облегчением.
С пониманием.
- Ну, что ж.
Он опускает руку. Закрывает глаза.
Делает вдох.
- Тогда ладно.
***
Нет.
***
Я его целую.
***
Его тело выгибается под немыслимым углом, сведенные спазмом пальцы сжимают простыню, царапают спинку кровати, мое лицо, мою шею, оставляя за собой набухающие вязкой черной кровью полосы. Его бесподобные глаза закатываются назад, и да-а-а, я чувствую вкус серебра, и печаль, и месть, сладкую, сладкую, его тело бьется в агонии, и похоть, и ненависть, и да-а-а, любовь, любовь, любовь, любовь…
***
Нет!
***
…он умирает.
***
Он умирает.
Его тело обмякает в моих руках. Голова безвольно откидывается на подушки.
Глаза распахнуты. Губы приоткрыты.
Холодный. Пустой.
Бездушный.
И я…
То что я Есть во мне кричит, ревет и воет, вцепившись в изысканный деликатес его хрупкой души, такой сочной, такой сладкой, желанной, жизненно необходимой – и я чувствую, как сминается моя человеческая оболочка под этим напором, по центру, тонкой бумагой, с глазами живого огня, черного пламени, пальцы, лицо, губы, кости.
Но нет. Я этого не хочу. Я этого не хочу.
***
И он понимает.
***
Я так его и оставляю, на кровати, под покрывалом, безжизненной куклой – и, спотыкаясь, делаю шаг к зеркалу на стене.
Собираю себя по кускам, на поверхность, из озера тьмы, что я Есть. Надеваю свое лицо, свои тонкие губы, свои высокие скулы. Свои холодные глаза.
И, неожиданно, наступает тонкая, звенящая тишина.
Наклоняюсь к зеркалу ближе, боясь ошибиться.
…да.
На самом краю моей радужки вижу отблеск глубокой, знакомой голубизны.
Лазурь. Цвет океанов и закатного неба.
Это он.
***
- О, Себастьян, - протягивает он.
Новыми нотками из глубины моего горла, изгибом губ, холодком по моей пояснице, блеском на самом краю моей радужки.
- Не волнуйся ты так, - говорит он.
Шепчет.
- Ты же знаешь - я твой. Навечно.
***
Что Есть Я?
***
"...feel the cold water closing
over me ivy out the window and the
bodies always the straining bodies
of the damned."
-Haunted
URL записи18.05.2011 в 12:40
Пишет Jyalika:Я Есть Смерть (начало)
Название: Я Есть Смерть (I Am Become Death)
Автор: GoodbyeMyHeart
Переводчик: Jyalika
Бет: *раскрываю объятия всем желающим*
Пэйринг: Сиэль/Себастьян
Рэйтинг: R
Жанр: ангст, романс, десфик. POV Себастьяна
Размер: маленькое миди. Вторая часть Emptiness Saga, события фика "Помоги Мне Боже" глазами Себастьяна.
Разрешение на перевод: запрос отправлен (уже второй).
Размещение: только с моего разрешения, велкам в личку или на мыло.
Дисклаймер: Не мое, ничего не воровал, никому не предлагал, ни за что не привлекался!
Ссылка на оригинал: читать дальшеhttp://www.fanfiction.net/s/6406029/1/I_Am_Become_Death
Варнинги: Ангст просто-таки чернушный. И десфик. И моральные/физические извращения, а так же яой и даже (о ужас!) гет. В общем, полный набор, да.
URL записиНазвание: Я Есть Смерть (I Am Become Death)
Автор: GoodbyeMyHeart
Переводчик: Jyalika
Бет: *раскрываю объятия всем желающим*
Пэйринг: Сиэль/Себастьян
Рэйтинг: R
Жанр: ангст, романс, десфик. POV Себастьяна
Размер: маленькое миди. Вторая часть Emptiness Saga, события фика "Помоги Мне Боже" глазами Себастьяна.
Разрешение на перевод: запрос отправлен (уже второй).
Размещение: только с моего разрешения, велкам в личку или на мыло.
Дисклаймер: Не мое, ничего не воровал, никому не предлагал, ни за что не привлекался!
Ссылка на оригинал: читать дальшеhttp://www.fanfiction.net/s/6406029/1/I_Am_Become_Death
Варнинги: Ангст просто-таки чернушный. И десфик. И моральные/физические извращения, а так же яой и даже (о ужас!) гет. В общем, полный набор, да.
здесьПролог
(Часть 1)
Я демон.
Он мой маленький господин.
Она его жена.
Он и я?
У нас контракт.
Сделка.
Душа за желание.
Все просто.
Она и я?
Ну.
Мы не очень-то ладим.
Видите ли, она знает.
Не все. Но многое.
Она знает, чем мы с ним занимаемся по ночам.
Мы Грешим.
Ну а я?
Мне, в общем-то, наплевать.
***
«From earliest youth haunted always
haunted by him oh the night naked
in the bed the incubus on top of me pressing
and thrusting he took us away...»
***
Я Есть Смерть
(Часть 2)
Я изогну, искривлю, закручу весь твой мир вокруг моей тени.
Я найду все твои слабости, все изъяны и выдавлю их беспощадно. Я проскользну незаметно сквозь трещины в этой мраморно-белой броне, расширяя их, раздвигая их.
Я уничтожу твое спокойствие, твой успех, твои мечты, твои иллюзии. Я расскажу тебе самую страшную правду и улыбнусь своей самой сладкой улыбкой и покорю.
Это То что я Есть.
***
Я чувствую на себе его взгляд и с большим трудом сдерживаю улыбку.
Никто не заметил, как я проскользнул внутрь на последнее сидение в последнем ряду хотя бы по той простой причине, что я так решил.
Бессмысленно. Все это абсолютно бессмысленно. Пустые слова, проносящиеся эхом по залу, поднимающиеся к потолку, наверх. А дальше? Сомневаюсь, что Бог Леди Элизабет соизволит обратить свой взор на эту свадьбу без любви, и уж точно Он не услышит их клятв. Скорее всего, Он просто их целенаправленно проигнорирует.
Я знаю Его. Я ведь тоже не всегда был Тем что я Есть.
Чувствую на себе ее взгляд, но, что еще занимательней, чувствую взгляд его. И, сказать по правде, это единственное, что меня сейчас волнует. Леди Элизабет – в девичестве Миддлфорд, отмечаю я про себя, краем уха вслушиваясь в эхом проносящееся по залу аминь – может смотреть на меня своими зелеными глазами столько, сколько ей заблагорассудится. Мне все равно.
Потому что на меня смотрит он. И даже со своего места – в самом дальнем ряду, поближе к идущему от двери чистому, свежему, тленному воздуху и подальше от священника с его крестами и святой водой – я чувствую в его взгляде желание. И даже не пытаюсь сдержать выползающую на губы усмешку.
Женат менее двух минут и уже сбился с пути. Впрочем, тут нечему удивляться.
Это, в конце концов, целиком и полностью моя вина.
Мой маленький Господин отрывает от меня взгляд, но я вижу, с какой неохотой он это делает, с какой неохотой он поворачивается к своей невесте. И я читаю по лицу Леди Элизабет, что она это тоже видит.
Ах, подозрение. Приятный гость. И любопытная примесь к игре.
Я кривлюсь, глядя, как он поднимает ее вуаль и прижимает свои губы к ее губам в холодном, отстраненном поцелуе. Этот поцелуй настолько отличается от тех, к которым я привык, что еще немного – и я бы расхохотался вслух. Издевательски. Но я этого, естественно, не делаю. Толпа кричит, ликует, рукоплещет, пока он, взяв Леди Элизабет за руку, ведет ее по проходу между рядами наружу, к уже готовому экипажу.
Это значит, что мне пора уже возвращаться к работе дворецкого, и встать за поводья.
Но, прежде чем выскользнуть из зала, я кидаю на него последний взгляд. Его красивое личико застыло в маске благородного достоинства, а задумчивые синие глаза опущены к полу.
Я знаю точно, что будет дальше.
Он постарается покончить с супружеским долгом как можно быстрее, как только наступит ночь. Он будет с ней ласков, он будет с ней нежен, он заставит ее сомневаться в самой себе. Он с успехом скроет от нее свое отвращение и равнодушие и, возможно, все ее подозрения улетучатся.
А когда она заснет, он придет ко мне. И мы с ним займемся тем, что к нежности не имеет никакого отношения. Это будет горячо, и грубо, и жадно, и неприлично, и я буду смаковать великолепный привкус Греха на его юных губах.
Я встаю, опуская голову, чтобы скрыть улыбку.
***
Мой Господин явно решил не утруждать себя с проблематичными пуговицами на халате. Тяжелая ткань свободно свисает с его тонких плеч, нисколько не скрывая стройного голого тела. Когда я открываю дверь, он высоко держит свечу в одной руке, другой небрежно прижимая полу распахнутого халата к груди. Он нисколько не удивлен тем, что я его жду.
- Значит, ты уже закончил, - говорю я, глядя, как он проскальзывает мимо меня внутрь и аккуратно ставит свечу на мой прикроватный столик. Пламя шипит и плюется искрами.
Ему, пламени, всегда беспокойно в моем присутствии.
- Да, - отвечает Сиэль. Я слышу, как он устраивается на моей кровати, шуршит простынями, отбрасывая в сторону халат одним рваным движением, словно тяжелая ткань раздражает его нежную кожу. Его белое тело практически мерцает под неровным светом свечи.
Я поворачиваюсь к нему и с неприятным удивлением понимаю, что чувствую ревность; его волосы уже растрепаны, его лицо уже покрыто румянцем, потому что он уже был с ней.
Так дело не пойдет.
Он видит все это на моем лице и улыбается. Подзывает меня ближе жестом пальцев цвета слоновой кости. Приглашая меня подойти. Подойти и взять его.
- О, Себастьян, - протягивает он, невозмутимый, спокойный, чуть ли не со снисхождением в голосе (и о, как этот тон меня ранит в самое сердце, пробуждает адреналин в моей крови, заставляет меня желать), - не волнуйся ты так. Ты ведь знаешь, что я твой. Навечно.
- А я – твой, - говорю я следом. Он от меня этого ждет.
Сиэль улыбается; откидывает голову назад. Оголяет передо мной свою шею, свое адамово яблоко, опускает плечи. Открывает себя. Предлагает себя.
А я возьму все, что он может мне предложить. Я буду брать долго и грубо, вдавливая его в матрас, вырывая крики из его горла – ловя их своими губами и жадно глотая. Я сделаю его своим, а он сделает своим меня. И мне будет глубоко наплевать на обруч на его пальце.
Я посмеюсь над самой идеей брачных колец.
И да-а-а, как мы будем Грешить.
Я запираю дверь на замок.
Когда мои колени прогибают матрас рядом с его бедрами, он усмехается, вплетает свои пальцы в мои волосы и тянет их назад. Внимательно всматривается в мое лицо. Шепчет, пока я, сняв перчатки, провожу пальцами по его шее и вниз:
- Ты же знаешь, все, что с ней было – просто игра. Это то, чего я действительно хочу.
На данный момент, мне все равно. Я не хочу его слушать. Я чувствую ее запах на его коже, и меня от этого тошнит.
Я пожираю его слова. Безжалостно атакую его губы своими, и он понимает, и подчиняется.
Я ему покажу, кому он должен быть в первую очередь предан.
Мы быстро теряем контроль и приличия, как это часто с нами бывает: стукаемся зубами и подбородками, сцепляемся за власть над поцелуями, в то время как наши руки судорожно ласкают его плечи, и мою шею, и его маленькие, теплые пальчики скользят мне под рубашку, и его бедра двигаются в унисон с моими, изгибая спину, дразня и возбуждая….
Я откидываюсь назад, на колени, и притягиваю его к себе, разворачиваю рывком спиной, и он подчиняется – потому что знает точно, чего я хочу. Сиэль позволяет мне взять над ним полный контроль, в то время как сам он нетерпеливо ласкает свое тонкое бледное тело, дотрагиваясь до себя так, как это сделал бы я. Потому что он знает, как меня восхищает этот его бесподобный невинно-порочный вид, когда он ласкает себя между ног, когда его маленькие руки неожиданно заменяются моими, когда он стонет глубокими гортанными стонами, и уголки его души горят еще чуть-чуть темнее, и да, и да-а-а!
Я заставлю его развратить самого себя – а потом улыбнусь и сделаю еще хуже.
Его шрамы белые и длинные, и блестят в темноте от пота; он накрывает мою руку своей и стонет, шипит ‘давай, Себастьян’ мне прямо в ухо, и что еще остается делать верному слуге своего господина, кроме как подчиниться?
Он падает вниз, на кровать, подставляя локти, и в перерыве между секундами, мгновениями, осколками времени, я оказываюсь внутри него, он и я соединяемся в мы – он откидывает голову назад, шумно вдыхая воздух – и мы Есть.
Мне неожиданно приходит в голову – пока его пальцы впиваются в простыню с такой силой, что та с тихим треском начинает разъезжаться на нитки, и его голова безвольно мотается из стороны в сторону – что он меня любит.
Я ничего не могу поделать с раздвигающей мне губы улыбкой. Наклоняюсь и жестко целую Метку Дьявола на его плече, упиваясь вкусом его разгоряченной кожи на своем языке.
Он меня любит.
И факт этот забавляет меня несказанно.
Потому что так и должно было случиться. Неминуемо, неизбежно. В конце концов, я дал ему все, о чем он мог только мечтать. Я ни в чем – даже в себе – ему не отказал.
Он насаживается на меня, алчущий, жаждущий, и я чувствую запах его желания в воздухе, я пробую на вкус его похоть, и спинка кровати ритмично стучит об стену – он выдыхает мое имя, со свистом шипит его сквозь стиснутые зубы, с выгнутой спиной, дрожащими ногами, ритм, тело, жар, тьма, пот…
…он едва успевает заглотить свой крик, а потом обессилено падает вниз – на его фоне мои бледно-голубые простыни кажутся в полумраке еще белее. Неровное дыхание вырывается из его охрипшего горла.
И мы сворачиваемся друг в друге, два белых силуэта. Он откидывает голову назад, неуклюже меня целуя куда-то в подбородок, усталый и мокрый, и изможденный.
Я улыбаюсь и уступаю его немому требованию, напоследок слегка прикусывая его припухшую губу.
О, да.
Я заставил его любить меня, и любовь эта – какая восхитительная ирония! – доведет его до гроба.
Это То что я Есть.
И я заставлю его добровольно вложить свое сердце в мои ладони.
И я буду беречь это сердце, а, быть может, сожму на нем свои пальцы безжалостно и раздавлю.
Пламя свечи в последний раз шипит и затухает.
***
Моя Леди беременна.
Он приходит ко мне той же ночью, полный глубинного отчаяния, но не желающий это показывать.
- Мы занимались любовью два, может быть, три раза, - говорит он, нервным жестом поправляя рукава, туда-сюда измеряя шагами расстояние в моей комнате от одной стены до другой. – Я не хочу ребенка. Черт возьми, мне только шестнадцать!
Он задумчиво проводит пальцем по своим губам, покорно откидываясь на меня, когда я подхожу к нему сзади, ложа свои руки ему на плечи.
- Я бы не стал об этом беспокоиться, Мой Лорд, - говорю ему, играя пальцем с короткими волосками на задней стороне его шеи; он вздрагивает. – Я бы не хотел лишний раз об этом напоминать – но вы, скорее всего, не проживете достаточно долго, чтобы всерьез привязаться к ребенку…
- Да. Я знаю. – Он закрывает глаза, накрывая мою руку своей и сжимая пальцы откровенно собственническим жестом, а потом поднимает взгляд. – Я не о ребенке больше всего волнуюсь, а об Элизабет. Она нас подозревает. Я в этом уверен.
- Ну и что с того? – отвечаю я, с неудовольствием отмечая желчные нотки в собственном голосе. Мне не нравится, когда он заводит разговор об этой девчонке. Максимум, что она из себя представляет – это, в лучшем случае, досадную неприятность, вроде мухи. Или таракана. – Она не сможет ничего предпринять. Да и не станет даже пытаться. Леди Элизабет слишком сильно тебя любит. – Я презрительно хмыкаю. – Глупая девочка.
- Возможно, ты и прав, - отвечает он не слишком искренне, и я знаю, что он не до конца со мной согласен.
Я хмурюсь, но Мой Господин этого не замечает. Он целует мои пальцы, один за другим и, закончив ставший привычным для меня за последние несколько недель ритуал, уходит, что-то кинув напоследок о завале в документах.
***
Это То что я Есть.
Я сделаю это быстро и сладко. Я не дам ему времени на раздумья. Он мой – разумом, телом, душой – и я не позволю ему об этом забыть.
Я стану живым воплощением Соблазна. И, пока он будет тонуть в наслаждении, я останусь холоден и расчетлив, планируя, как; как я его возьму (как я его убью) скоро, совсем, совсем скоро, и тогда он станет моим навечно.
Ты поймешь. Ты поймешь. Ты должен.
Это То что я Есть.
***
В Лондонском особняке Сиэля, далеко за полночь, я слышу ее шаги в коридоре.
Я не сплю. Я лежу рядом со своим маленьким Господином, лениво поглаживая его взмокшие от пота волосы. Аккуратно заправляю пальцем за ухо его длинную челку, окидывая жадным взглядом отчетливо различаемые под тонкой простыней контуры его обнаженного тела. Я знаю точно, он будет приятно удивлен, проснувшись от манипуляций моих ловких пальцев между его ног – но легкий скрип половиц за дверью меня останавливает.
Соскальзываю с кровати.
Мне даже не приходит в голову одернуть рубашку или поправить волосы. Она знает. Она не будет удивлена, встретив меня в таком виде, а я не собираюсь отказывать себе в невинном удовольствии лицезреть смесь ужаса и отвращения на ее личике – ее симпатичном фарфоровом личике. Которое так и хочется раскроить цветами отчаяния.
В коридор; да. Она стоит неподвижно, как призрак, в конце длинного холла с голубыми обоями. Белая ночная рубашка льнет к ее хрупкому тельцу, нисколько не скрывая очевидную беременность. Светлые волосы неровными кольцами спадают на ее лицо.
Ее яркие зеленые глаза враждебно прищурены.
Опускаю голову в издевательском подобии поклона.
- Добрый вечер, Моя Леди. Или – прошу меня извинить – уже утро?
Она поджимает губы.
- Какая наглость, - говорит Леди, наверняка пытаясь звучать строго, может быть, даже жестко. Но все, что у нее выходит – это слабый, звонкий шепот.
А что еще она от меня хочет? В конце концов – Это То что я Есть.
Делаю шаг вперед. И, о, как, все-таки, занимательно с ней иногда играть – какая наивность, какое яростное желание оградить, защитить того, кого она по глупости считает своим.
Я ей даже могу, в некотором роде, посочувствовать.
- Если вы позволите, - говорю я, приближаясь к ней – и она в панике отступает, бессознательным жестом прикрывая живот, словно пытаясь защитить от меня своего нерожденного ребенка. Ну что за глупость, как будто ей это удастся. – В такой поздний час Моей Леди уже давно пора быть в кровати. Иначе она рискует подхватить простуду. Или еще что-нибудь не менее неприятное.
Ее взгляд прожигает во мне дыры. Я упиваюсь ее ядом.
- Неужели вы не знаете, что все самые страшные монстры скрываются под покровом тьмы…? – продолжаю я, склоняя голову.
- Даже не думай, будто я вас ни разу не слышала, - шипит она. – Тебя и Сиэля. Я знаю, чем вы занимаетесь. Знаю, чем вы оба…
- И чем же мы, - приподнимаю бровь, - занимаемся?
- Грехом, - отвечает она – эти слова нехотя слетают с ее бледных губ. – Вы грешите. И если вы думаете, что никто об этом никогда не догадается…
- Да что вы, - выдыхаю я мягко.
- Ты же знаешь, одно мое слово, и все между вами закончится, - продолжает она угрожающим, как наверняка думает Леди, тоном. В моем горле зарождается смешок. – Это преступление. Вас накажут…
- Как вам будет угодно, Моя Леди. Поступайте, как сочтете нужным, - говорю я, и спустя мгновение атакую, не в силах более сдерживать свое желание раздразнить ее до слез, разъярить ее до крови и по швам ее раскроить. Прижимаю ее к стене, но аккуратно, чтобы не повредить нерожденное дитя моего молодого Господина – мне глубоко наплевать, что случится с девчонкой, но дитя я не трону. Она потрясенно вздыхает, закусывая губу, но не пытается вырваться из моей хватки, ибо знает, что я сильнее, знает, что, появись во мне такое желание, я переломлю ее птичью шейку с восхитительной легкостью. – Давай, беги в суд. Обличи своего мужа и его дворецкого в грехе. Восторжествуй – ибо ты победишь. – Я наклоняюсь ближе, и она дергается в сторону; моя усмешка расползается шире. – Но я знаю, что ты так не сделаешь. Ты просто не сможешь – не так ли?
- Смогу, - шепчет она голосом, пропитанным потусторонним ужасом. Я вжимаюсь в нее сильнее, жадно впитывая сладкий, сладкий аромат ее страха. – Я сделаю…
- Нет. Не сделаешь. Потому что ты его любишь. – Это слово оставляет неприятное послевкусие грязи и пепла на моем языке. Я презираю это чувство всеми фибрами своей несуществующей души, и даю ей это понять. – Ты хочешь ему счастья, и со мной он счастлив. О, да, его падение тебя уничтожит. Ради него ты расцветешь и угаснешь, но он все равно никогда, никогда тебя не полюбит в ответ.
Ее нижняя губа начинает дрожать.
- Правда, - шепчу я, улыбаясь так широко, что мои щеки начинают болеть, - колет, не так ли?
А потом я ее отпускаю. И она обхватывает себя руками, пытаясь свернуться в комок, и возвращается молча в свою комнату, опустив плечи и голову, глотая соленые слезы.
Я мог бы засмеяться. Я мог бы расхохотаться вслух, издевательски, потому что мне хватило какой-то минуты и пары нашептанных слов, чтобы ее сломать.
Но я молчу.
Я возвращаюсь к своему сладко спящему и ни о чем не подозревающему молодому Господину в кровать.
А потом, удостоверившись предварительно, что она тихо лежит у себя в комнате, удостоверившись, что она нас услышит, я бужу его шепотом и пальцами, и делаю предложение, от которого он не может отказаться, и упиваюсь бесподобным зловонием ее горя, пока он меня обнимает.
Целует.
Стонет.
***
Это девочка, мягкая и белая, и в ней нет почти ничего от Моей Леди, и в ней практически все от Моего Лорда.
Ей два дня, она тихая и послушная, она мирно спит в руках моей Леди Элизабет. Молодой Господин стоит позади, аккуратно ее приобнимая одной рукой, и что-то ей говорит.
- Розамунд, - я слышу, как он выдыхает. Имя для этого маленького шевелящегося комочка плоти. Имя, в котором есть аромат цветов, и дождь, и белизна.
Оно идеально. Даже я вынужден это признать.
Стою на пороге; я не стану вторгаться. Но и глаз не отведу.
Они тихо что-то между собой обсуждают, и Леди Элизабет изо всех сил избегает взгляда моего Господина, концентрируясь на маленькой Розамунд, которая восторженно машет своими крохотными лапками, едва завидев лицо отца. Они оба так молоды, и, тем не менее, на их плечах чувствуется тяжесть прожитых лет.
Тонкие линии морщин в уголках ее губ. Темные линии синяков под его глазами, что говорят о бессонных ночах и старых кошмарах.
Она вздрагивает, напрягается, а потом поднимает голову и встречается со мной взглядом. В ее глазах лед, и молчаливое осуждение, и Ты тварь, читаю я. Ты монстр.
Я отвожу взгляд, словно бы отвечая ей Я польщен, что вы так обо мне думаете, Моя Леди.
Это То что я Есть
.
Мой молодой Господин поднимает голову. Он приоткрывает свои губы, увидев меня в дверях, высокого, бледного, молчаливого наблюдателя, и его щеки покрываются румянцем.
Сегодня ночью я покрою румянцем все его тело. Он будет гореть.
Я улыбаюсь, и разворачиваюсь, и растворяюсь в тенях коридора. До вечера нужно еще многое успеть.
***
Я начинаю наблюдать за Леди Элизабет.
Меня многое в ней забавляет. Особенно эта маленькая печальная улыбка, что появляется на ее лице, когда она сидит на веранде и смотрит, как Мой Господин играет со своей маленькой дочкой в саду, целуя ее в щечки и всячески провоцируя приступы звонкого детского смеха. Меня забавляет ее потемневший со временем взгляд глаз цвета гнилого болота. Ее тонкие хрупкие пальчики, что тянутся вперед, будто желая словить, украсть для себя хоть каплю того тепла, что Мой Господин так щедро дарует своему ребенку.
Словить, украсть, прижать к груди, сделать его своим.
Ей это никогда не удастся.
***
Он сам, в конце концов, нажимает на курок, в то время как человеческая падаль извивается у его ног, царапает ногтями пол, умоляя ‘нет, пожалуйста, я не знал’, и как это справедливо, что падаль должна молить о снисхождении, как это правильно, что падаль должна унижаться перед Моим Господином, высоким, жестоким и гордым, и да, давай же, моли его…
А! Слишком поздно. Я усмехаюсь, жадно вдыхая острый запах смерти.
Сиэль замирает на несколько долгих минут, стискивая револьвер мокрыми, слегка подрагивающими пальцами. А потом медленно, медленно его опускает, тяжело дыша. Под его лакированными ботинками дерево пропитано черной краской, резкие, ломаные линии и старые, давно забытые символы колдовства, зов для меня и Моего Великого Князя.
Знакомая территория. Древнее темное время. Я думаю о чуме.
Падаль все так же лежит на полу неаппетитной кучей мяса, крови и кишок. Очень, очень мертвой кучей. Попытки его найти и доказать причастность к делам той секты ублюдочных крыс, что вырезала семью Моего Господина и привела его ко мне заняли непозволительно много времени. Но да-а-а – оно того стоило.
Мой Господин бросает на мертвое тело полный отвращения взгляд.
- Гниль, - выплевывает он. – Делай с ним все, что хочешь, Себастьян.
- Вы слишком добры, Мой Лорд, - отвечаю. – К сожалению, я вынужден отказаться от подарка – подобная гниль не отвечает моим вкусовым предпочтениям.
Револьвер выскальзывает из его пальцев и с громким, звонким стуком падает на пол.
Долгое, долгое молчание. Его лицо медленно, но верно бледнеет.
- Он был последним, - он шепчет.
- Верно, - отвечаю я мягко.
- Себастьян…
Сиэль разворачивается на каблуках, упираясь мне в грудь. Поднимает глаза.
- …Что же тогда твоим вкусовым предпочтениям отвечает?
Я улыбаюсь.
И я буду его целовать, смакуя бесподобный привкус Страха на его юных губах.
- Вы, Мой Господин.
Время настало.
***
Эти последние месяцы тихие и беспокойные.
Он не ест, не спит, не занимается делами, только меряет шагами расстояние от стола до окна кругами по своему кабинету, от лестницы до двери по холлу, от стены до стены по коридорам. Тропинки в саду истерлись в грязь под его каблуками.
Я жду его, терпеливо, в своей комнате каждую ночь. Он не приходит.
Я жду, терпеливо, что он, свернувшись клубком на кровати, намотав на себя одеяло, как кокон, попросит меня остаться. Он не просит.
Вздрагивает от моих прикосновений во время вечернего омовения. Отталкивает мои руки рассеянно, сдержанно, когда я касаюсь его лица. Разрывает мои поцелуи слишком быстро, отрицая возможность какого-либо продолжения.
Он пытается подготовиться к неизбежному. Ему страшно.
Я упиваюсь Страхом. И, тем не менее…
…ему это так не к лицу.
Я начинаю волноваться.
***
Наступил Ноябрь, и их дочь уже ходит. Она цепляется за его рукав и перебирает следом за ним своими неуклюжими детскими ножками. Ее, по крайней мере, никак не задевает тот факт, что Сиэль вообще перестал обращать на них с матерью какое-либо внимание.
Он его теперь ни на кого не обращает. Даже на меня. Особенно на меня.
Он словно ослеп; смотрит куда-то в стену отсутствующим взглядом, почти не разговаривает, прощупывая свой путь по дому руками, стараясь хотя бы раз пальцами мазнуть по всему, до чего только можно дотянуться. Словно знает, что времени прочувствовать ладонями тепло камина и мягкую шероховатость кресел в гостиной, прочувствовать, запомнить, оценить, осталось совсем немного. Он рассеянно выводит круги пальцами на подоконнике, пока на дереве не остается гладкая полоса. Прижимает к лицу хрустящее от свежести постельное белье – думая, что я этого не вижу – и жадно вдыхает запах мыла.
Он понимает – с ужасающей ясностью – что скоро умрет.
Это только дело времени.
И смотрит Мой Господин на меня теперь по-другому – со смесью страха и чего-то еще. Я могу этому подобрать только одно название: бескрайняя, мучительная, ужасающая любовь.
Ко мне.
Он знает, что тем, кто убьет его, стану я. И любит меня за это.
Какая-то часть меня ноет тупой, безостановочной болью.
***
И я эту часть задавлю. Найду идеальное время, найду идеальный день, час, минуту, и пока она не наступит, я буду давить все свои мысли о нем.
А когда время придет, я закрою глаза – и убью его. Отниму его жизнь. Дыхание. Поглощу его.
И мне будет все равно.
Никак иначе.
Ты должен понять…
Это То что я Есть.
***
Я называю ему дату – четырнадцатое. Ему она подходит. День, когда началась его жизнь, станет днем, когда она же и закончится.
Он шепчет мне в ответ, что я жесток.
***
И я сделаю это…
***
Когда Мой Господин, наконец, ко мне приходит, за окнами вечер и снег.
Осталось совсем мало времени – и у него, и у меня.
Он бесшумно проскальзывает в кухню, беспокойно одергивая рукава своей рубашки тонкими белыми пальцами. За последний год Сиэль ощутимо подрос – высокий и гибкий и хрупкий. Красивый. И всего одна короткая (сладкая) неделя до его семнадцатого дня рождения.
- Себастьян, - выдыхает он мягко.
Я поворачиваюсь, аккуратно откладывая в сторону нож и вытирая руки полотенцем.
- Молодой Господин, - отвечаю. Мы одни.
Он молчит. Прикусывает нижнюю губу, отводя глаза. Пытается подобрать нужные слова.
- Ты… Ты смог бы…
Терпеливо жду продолжения. Честно говоря, меня вся эта ситуация немного беспокоит. Мне не нравится его неуверенный тон, неуверенные слова. Ему это не подходит.
- Я…
Он прокашливается.
- Я хотел бы тебя кое о чем спросить.
- Все, что угодно, - отвечаю, делая шаг вперед. Сиэль, на мой взгляд, слишком уж бледен и этот кашель тоже – явно не простая попытка скрыть неловкость. Он выглядит так, словно готов свалиться в обморок в любой момент.
Он поднимает на меня взгляд.
- Почему? – спрашивает Мой Господин, и кашляет снова, дольше, громче. Касаюсь его руки и в кои-то веки он не отстраняется от меня, принимая поддержку. Но все равно продолжает упрямо проталкивать сквозь сипящее горло: - Почему так? Почему сейчас? Себастьян… Ведь мы могли бы…
И он сгибается в кашле, хрипящем и резком, оседая на пол. Я едва успеваю его поймать, прижимая к себе – брызги крови расплываются на моей рубашке, и Сиэль зажимает себе ладонью рот, а потом закатывает глаза и соскальзывает в обморок.
Приподнимаю его голову и кладу руку ему на грудь, чувствуя под своей ладонью судорожные спазмы в его легких.
- О, Мой маленький Мастер, - шепчу я, поднимая его на руки – легкий, как перышко, и такой же хрупкий. – Вам нельзя так волноваться. Посмотрите только, до чего вы себя довели.
***
Она сидит у его постели, часами, днями, упорно, а я не вижу смысла в том, чтобы соревноваться с ней в праве ежедневно обтирать ему полотенцем пот с лица. В конце концов, это всего лишь очередной приступ астмы, тяжелей, чем обычно из-за нервного срыва от встречи лицом к лицу с собственной смертностью.
Выздоровеет Сиэль или нет – особого значения уже не имеет. Так или иначе, через две недели он будет мертв, и я…
Я получу то, чего так долго, так терпеливо ждал.
…неожиданно понимаю – во мне нет радости.
***
Он все-таки выздоравливает. И поместье возвращается к беспокойной тишине под напором темной, колючей зимы.
Леди Элизабет довольна. Она знает благодаря своему женскому чутью, что что-то между мной и молодым Господином поменялось, и принимает это за благо.
За дар божий.
Она так беспечно наивна, даже не подозревая, к чему все идет. Она сидит на веранде, аккуратными стежками скрепляя разошедшийся шов на любимой кукле Розамунд, пока та мирно спит в люльке рядом с камином.
Сиэль расположился в своем любимом кресле в самом углу, отвлеченно листая страницы какого-то романа, равнодушно скользя по ним взглядом. Он не видит текста. Он вообще больше ничего не видит, кроме собственной смерти – высокой и темной, глаз с него не сводящей.
Фарфоровая чашка дрожит в его тонких пальцах.
***
Это То что я Есть.
Я изогну, искривлю, закручу весь его мир вокруг своей тени. И я буду тянуть и тянуть его струны, пока они не лопнут со звоном стекла и воспоминаний, воспоминаний о том, какими мы были, какие Грехи мы вершили, всю тьму и огонь, и отчаяние, крики, желание…
И я соберу все осколки в ладони и прикоснусь к ним губами.
И я буду хотеть до боли, чтобы эти осколки вновь стали целым, я знаю, я знаю, и буду хотеть, хотеть, хотеть, чтобы в этом разбитом зеркале снова был он, снова мой, снова красивый и юный, и яркий блеск голубых глаз и кривая ухмылка на тонких губах и…
Это – То – что – я…
***
Они друг на друга кричат. Ругаются.
Закрываю глаза, не пытаясь прислушаться.
Я не знаю, что именно он решил ей рассказать.
Жду его в спальне, не зажигая света. Луна сегодня ночью холодная и слепая.
Время почти настало.
***
Тихо приоткрывается дверь.
Он заходит внутрь бесшумно, как призрак, как тень самого себя.
Поднимает на меня глаза.
- Я ей рассказал, - говорит.
Вздыхаю.
- Я так и думал.
Поднимаюсь из его кресла, стягивая перчатки с пальцев.
- Я наполнил ванну, - говорю я тихо.
Сиэль молча смотрит на меня одно долгое, неприятное мгновение – взгляд его полон желчным скепсисом и усталостью.
Его руки все еще слегка подрагивают – шторм прошел и внутри он уже спокоен, почти безмятежен, но тело все еще отказывается принять неизбежное.
Постепенно сжатые мускулы расслабляются, и он закрывает глаза, опускает плечи.
- Идеальный слуга, - шепчет Мой Господин.
***
И я…
***
Мы молчим.
Мои движения медленны и осторожны; он с ленивым наслаждением впитывает касания моих рук. Его белая кожа влажно блестит, темные волосы вьются у основания шеи и разноцветные глаза расслабленно прикрыты.
Бессмысленно. Все это бессмысленно.
Но я не хочу останавливаться.
- Ты знаешь, - прерываю я наше молчание, - Фауст в конце молил сохранить ему жизнь.
Раздается легкий всплеск, и я чувствую нежное прикосновение его пальцев к обратной стороне своей левой ладони, там, где выжжена пентаграмма нашего контракта.
- Я не буду, - отвечает он. – Зачем мне молить о чем-то, чего у меня все равно никогда бы не было?
И в его сломанном голосе столько усталой, обреченной печали, что мне против воли становится тошно.
***
…сделаю это…
***
Я подвожу его к кровати.
Он ложится – соскальзывает на прохладные простыни, бесцветный и голый – и откидывается на подушки.
Поджигаю свечи. Три, как и всегда. Света от них хватает, чтобы прогнать кошмары о всепоглощающем пламени, и достаточно, чтобы их не призвать.
Он скользит взглядом по моему лицу, пока я его укрываю, ровными, успокаивающими движениями расправляя одеяло.
Словно всего лишь готовлю его ко сну.
Сажусь рядом. Долгое, долгое время мы просто молчим.
Я перебираю пальцами его волосы. Он, спокойный, безмятежный, раз за разом прокручивает свое фамильное кольцо главы рода Фантомхайв вокруг пальца.
Все Поместье тоже молчит вместе с нами. Ночь пришла.
- Ты готов? – спрашиваю.
- Нет, - отвечает он. Опускает глаза, и тень от ресниц ложится на его высокие гладкие скулы.
Я киваю.
Сажусь на него сверху, мои колени – у его бедер. Беру в свои ладони его красивое личико.
Чувствую, как мое настоящее ‘я’ просыпается где-то в глубинах этой фальшивой человеческой оболочки – удлиняются и заостряются зубы, сужается зрачок и наливается красным радужка, растут когти, рвется кожа.
Да.
Это То что я Есть.
Приподнимаю его подбородок, нежно, нежно; провожу пальцем по его губам, и он понимает, и открывает рот, запрокидывая голову.
Открывает себя. Предлагает себя…
Наклоняюсь вперед.
Но, прежде чем мои губы могли бы коснуться его, прежде чем мой раздвоенный язык мог бы нырнуть внутрь за своей добычей, прежде чем его серая, изломанная душа могла бы утолить мой голод – его пальцы на моем лице меня останавливают.
Я к нему так близко, что вижу красный отблеск в отражении его глаз. Всемогущий. Жестокий. Вечно голодный.
- Ответь мне только на один вопрос, Себастьян, - шепчет он.
В его глазу пульсирует аметистовым светом пентаграмма контракта, чувствуя близость ко мне, чувствуя, что это – это – конец.
- Все, что угодно, - отвечаю.
Его нижняя губа слегка подрагивает.
- Это действительно то, чего ты хочешь? – спрашивает он.
И я сделаю это…
Смотрю на него.
***
И я…
Сделаю.
…сделаю?
***
- Нет, - шепчу в ответ.
Его глаза расширяются. Совсем чуть-чуть. А потом…
Он улыбается.
Слабой, усталой улыбкой.
С облегчением.
С пониманием.
- Ну, что ж.
Он опускает руку. Закрывает глаза.
Делает вдох.
- Тогда ладно.
***
Нет.
***
Я его целую.
***
Его тело выгибается под немыслимым углом, сведенные спазмом пальцы сжимают простыню, царапают спинку кровати, мое лицо, мою шею, оставляя за собой набухающие вязкой черной кровью полосы. Его бесподобные глаза закатываются назад, и да-а-а, я чувствую вкус серебра, и печаль, и месть, сладкую, сладкую, его тело бьется в агонии, и похоть, и ненависть, и да-а-а, любовь, любовь, любовь, любовь…
***
Нет!
***
…он умирает.
***
Он умирает.
Его тело обмякает в моих руках. Голова безвольно откидывается на подушки.
Глаза распахнуты. Губы приоткрыты.
Холодный. Пустой.
Бездушный.
И я…
То что я Есть во мне кричит, ревет и воет, вцепившись в изысканный деликатес его хрупкой души, такой сочной, такой сладкой, желанной, жизненно необходимой – и я чувствую, как сминается моя человеческая оболочка под этим напором, по центру, тонкой бумагой, с глазами живого огня, черного пламени, пальцы, лицо, губы, кости.
Но нет. Я этого не хочу. Я этого не хочу.
***
И он понимает.
***
Я так его и оставляю, на кровати, под покрывалом, безжизненной куклой – и, спотыкаясь, делаю шаг к зеркалу на стене.
Собираю себя по кускам, на поверхность, из озера тьмы, что я Есть. Надеваю свое лицо, свои тонкие губы, свои высокие скулы. Свои холодные глаза.
И, неожиданно, наступает тонкая, звенящая тишина.
Наклоняюсь к зеркалу ближе, боясь ошибиться.
…да.
На самом краю моей радужки вижу отблеск глубокой, знакомой голубизны.
Лазурь. Цвет океанов и закатного неба.
Это он.
***
- О, Себастьян, - протягивает он.
Новыми нотками из глубины моего горла, изгибом губ, холодком по моей пояснице, блеском на самом краю моей радужки.
- Не волнуйся ты так, - говорит он.
Шепчет.
- Ты же знаешь - я твой. Навечно.
***
Что Есть Я?
***
"...feel the cold water closing
over me ivy out the window and the
bodies always the straining bodies
of the damned."
-Haunted
-
-
30.10.2011 в 18:54от лица Лизи..